Момент истины - Страница 112

112

– Товарищ капитан, – сказал ему Алехин, – неловко все-таки… неудобно получается. Не по-русски! Одни едят, а другие глядят.

– Почему же неудобно?.. Ведь вы мне предложили… А если я, извините, не желаю!..

– Может, хотите пить? – Алехин поднял одну из фляжек. – Родниковая! Холодная и вкуса необыкновенного! Такой в городе не отведаете.

– Спасибо, – отказался помощник коменданта.

Поев, Алехин напился и с удовольствием вытянулся на плащ-палатке неподалеку от рации. Теперь, когда все, что от него зависело, было сделано и засада подготовлена, он почувствовал невероятную усталость, более того – опустошенность, будто из него вытряхнули или выжали все силы. И тотчас мысли о дочери, о доме, о целом без малого десятилетии его довоенной жизни и труда, перечеркнутом дикой нелепостью с вывозкой на помол уникальной пшеницы, тяжкие мучительные мысли охватили его.

«Да, лижет суставы и кусает сердце… Все это ужасно, но ты сейчас ничего не можешь поделать. И не надо об этом думать! – уговаривал он себя. – Забудь обо всем! Тебе нужны силы, и ты должен уснуть!..»

За последние двое суток он спал всего несколько часов и теперь болезненно ощущал это. Но прежде чем уснуть…

– Товарищ капитан, – сказал он помощнику коменданта, – в ногах правды нет. Кто знает, сколько здесь еще придется пробыть… Прошу, – он указал на плащ-палатку, – устраивайтесь со мной… Или, если не хотите, садитесь… Андрей, позаботься о капитане. Застели пень газетой.

Он понимал состояние Блинова и, зная, что того обязательно надо чем-либо занять, предложил:

– Если не будешь отдыхать, пройди на свое место в засаде и обживи его, потренируйся. Только осторожно – траву не мни и не наследи!

Разъяснив затем старшине, при каких сообщениях его следует немедленно разбудить, он по методе Таманцева расслабил мышцы и усилием воли заставил себя отключиться. Это не без труда удалось, и он уже погружался в сон, но тут же судорожно приподнялся, услыхав внятный голос старшины:

– Товарищ капитан!.. Товарищ капитан… Первый передает: одна тысяча семьсот… Первый повторяет для всех: одна тысяча семьсот…

«Первым» по кодовому расписанию был штаб оперативной группы, и это сообщение означало, что войсковая операция начнется сегодня в семнадцать ноль-ноль. А какой-нибудь час спустя цепи прочесывания будут здесь, на поляне, и твоя засада станет ненужной. Впрочем, она, как и остальные восемь засад, может стать бесполезной и раньше: в тот момент, когда подразделения окружат лес…

Значит, генералу и Полякову не удалось добиться отсрочки операции на сутки. Кавказский человек, заместитель Наркома оказался прав. Москвичи почти всегда оказываются правы – они в курсе обстоятельств, неизвестных на местах… С каким темпераментом он кричал: «Не будет у вас завтрашнего дня, не будет!»

«Невесело… Не то слово – хуже не придумаешь!.. Но все, что от тебя зависело, ты сделал и можешь… ты должен уснуть!.. Расслабься и усни, – мысленно убеждал себя Алехин. – Тебе хочется спать, ты уже чувствуешь тяжесть в веках, забудь обо всем, расслабься и спи. Ты должен… ты обязан уснуть…»

75. Помощник коменданта

С каждым часом у него все больше портилось настроение, и, хотя он пытался относиться к происходящему спокойно, по-философски, ничего не получалось – скрытое раздражение постепенно нарастало. Он то ходил, то присаживался на пенек, накрытый газетой, и никак не мог удержаться: курил одну за другой папиросы (подаренный отцом еще в июле «Казбек»), которые так хотелось приберечь, оставить на вечер, хотя бы десяток – для представительности. Новенькие, прекрасные, каких у него еще никогда не было, сапоги намокли от травы и затяжелели, он с тоской представлял, как они задубеют, когда высохнут, и соображал, чем их намазать, чтобы этого избежать.

Старший из особистов, капитан Алехин, крепко спал, подложив под голову вещмешок с продуктами. В стороне от него на другой плащ-палатке под березками по-прежнему похрапывал некий старший лейтенант в грязной, с огромными заплатами гимнастерке. (Помощник коменданта не разглядывал его лицо и не подозревал, что это тот самый офицер, который, не поприветствовав его в городе и будучи остановлен, прикидывался дурачком.) Старшина сидел с наушниками у рации и от нечего делать читал какую-то порядком замусоленную книгу со схемами на вклейках – очевидно, по радиотехнике. И наконец, лейтенант-заика, перетянув, как и Алехин, кобуру на живот, молча и сосредоточенно вышагивал по лужайке.

Сколько так могло продолжаться?

Чем больше помощник коменданта размышлял над происходящим, тем более нелепым все это ему представлялось.

Из-за каких-то трех или четырех человек взбулгачили даже не сотни, а тысячи военнослужащих. Привыкший за войну к совсем иному соотношению сил, он никак не мог с этим примириться.

Ему вспомнились бои двухлетней давности – летом сорок второго, в районе Котельникова, под Сталинградом. Его рота – девятнадцать человек! – обороняла колодец. Обыкновенный колодец. Там, в степи, колодцы – редкость, и за источники воды шла ожесточенная, смертельная борьба.

Выжженная солнцем трава… Зной… Пыль… Духота… Чтобы заставить его отойти и захватить колодец, немцы подожгли степь… Огонь, клубы густого едкого дыма надвигались на боевые позиции роты с трех сторон. И за этой завесой наступали немцы: пехотный батальон – полного состава! А в роте было девятнадцать человек, два станкача и пэтээр…

Зажечь степь навстречу и не пытались: дул западный ветер – и дым и огонь несло на расположение роты. Немцы непрерывно били из минометов и дивизионных пушек. Град осколков вместе с искрами засыпал окопы. Дым был такой едкий, что пришлось надеть противогазы… Резина дымилась! Глаза у бойцов краснели и опухали… Кожа багровела и вздувалась волдырями… Четверо ослепло… Обмундирование дымилось и загоралось, но люди держались!.. Держались не час и не два, а более суток!

112